Посмотрел все фильмы Андрея Тарковского и прочитал «Мартиролог» — дневники, которые он вёл с 1970 до самой смерти в 1986.
Сохраню тут много цитат из Мартиролога:
Ровное доброжелательное настроение — признак воспитанного человека.
Где-то подслушанная трактовка творчества Тарковского: невозможно показать объективно правду, истину. К истине можно приблизиться только через субъективное. Чем субъективнее, личнее, приватнее, тем ближе к истине. Все фильмы Тарковского автобиографичные и очень личные. Зеркало: реконструкиция детских воспоминаний про семью и детство. Ностальгия: про русского в Италии, в которой Тарковский начал свою западную жизнь. Жертвоприношение: принести себя в жертву ради мира, а Тарковскому стоило смертельно заболеть, чтобы сына выпустили из СССР («Неужели нужно смертельно заболеть, чтобы быть вместе!»).
Спастись всем можно, только спасаясь в одиночку. Настало время личной доблести. Пир во время чумы. Спасти всех можно, спасая себя. В духовном смысле, конечно. Общие усилия бесплодны. Мы — люди, и лишены инстинкта сохранения рода, как муравьи и пчелы. Но зато нам дана бессмертная душа, в которую человечество плюнуло со злобной радостью. Инстинкт нас не спасет. Его отсутствие нас губит. А на духовные, нравственные устои мы плюнули. Что же во спасение?
Про актеров:
Актеры глупы. В жизни еще ни разу не встречал умного актера. Ни разу! Были добрые, злые, самовлюбленные, скромные, но умных — никогда, ни разу. Видел одного умного актера — в «Земляничной поляне» Бергмана, и то он оказался режиссером.
Показать как можно меньше:
Было время, когда я думал, что кино в отличие от других видов искусства тотально (как самое демократическое) действует на зрителя. Кино, мол, прежде всего — фиксированное изображение, изображение фотографическое, недвусмысленное. И раз так — то оно должно восприниматься одинаково всеми зрителями. То есть фильм, в силу своего однозначного вида одинаков для всех, в определенной степени, конечно. Но это ошибка. Следует найти и выработать принцип, по которому можно было бы действовать на зрителя индивидуально, то есть чтобы тотальное изображение стало приватным. (В сравнении с литературным образом, живописным, поэтическим, музыкальным.) Пружина, как мне кажется, вот какая — это показать как можно меньше, и по этому меньшему, зритель должен составить мнение об остальном целом. На этом, на мой взгляд, должен строиться кинообраз. И если говорить о символике, то символ в кино есть символ состояния природы, реальности. Правда, здесь дело не в детали! А в скрытом!
Знаки и чудеса, которые нередко случались:
Почему-то вспомнилось, как я потерял рукопись (не имея черновика) сценария «Рублева». Оставил в такси на углу улицы Горького (напротив «Националя»). Такси уехало. Я с горя напился. Через час вышел из «Националя» и отправился в ВТО. Через два часа, спускаясь вниз на том же углу, где я потерял рукопись, затормозило такси (нарушая правила), и шофер из окна протянул мне мою рукопись. Это было чудо.
Бывало и такое:
Сегодня знаменательный день: вчера выдрал Ольгу собачьим ремнем. Очень крепко. Не выдержал хамства и разгильдяйства. И нисколько об этом не жалею. Она мучает всех уже целых три года.
После смерти матери:
Боже! Какая смертная тоска… До тошноты, до петли. Я чувствую себя таким одиноким… И Ларисы нет, да и не понимает она меня, не нужен я никому. Есть у меня один Тяпа, да я ему не буду нужен. Один я. Совсем один. Я чувствую это страшное смертельное одиночество, и это чувство становится еще страшнее, когда начинаешь понимать, что одиночество — это смерть. Меня все предали или предают. Я один… Открываются все поры моей души, которая становится беззащитной, потому что в них начинает входить смерть. Мне страшно. Как страшно быть одному. Только Тяпус. Я не хочу жить. Я боюсь мне невыносимо жить.
Мысли:
Настоящего не существует — есть только прошлое и будущее и, практически равное нулю во времени, состояние, связанное в человеке лишь с волеизъявлением, с действием, которое, пропуская будущее через себя, оставляет после себя прошлое.
Вся западная музыка — сплошной драматический надрыв: «Я хочу, я требую, я желаю, я прошу, я страдаю», в конце концов. Восточная же (Китай, Япония, Индия (sic): «Я ничего не хочу, я — ничто», — полное растворение в Боге, в Природе. Восток — обломки древних истинных цивилизаций в отличие от Запада, центра ошибочной трагической, технологической цивилизации. Богоборческой, жадной, головной, прагматической.
Поразительно, что в таких (подобных Monument Valley) местах, где надо разговаривать с Богом, американцы снимают вестерны…
Шведы инертные, ленивые, ни в чем не заинтересованные, кроме выполнения формальностей: полагается работать восемь часов — и все, ни минутой больше. Это на натуре-то! Наверное, это единственная страна, где в кино работают как в учреждении чиновники — от и до, не думая о том, что создается фильм. А где творчество, там нет места регламенту, и наоборот. Они плохо, действительно плохо работают.
Узнал, что болен:
Человек живет и знает, что он умрет рано или позже. Но не знает, когда, и поэтому отодвигает этот момент на неопределенное время. Это помогает ему жить. А я сейчас — знаю. И ничего не может мне помочь жить. И это очень тяжело. Но самое главное — Лара. Как сказать ей?! Как своими руками нанести ей этот ужасный удар?!
Я не могу рекомендовать смотреть фильмы Тарковского. Во времена стремительных экшенов и сногсшибательных визуальных эффектов фильмы Тарковского как бы и не фильмы. Тягучие, медленные, без спешки и суеты. На первый взгляд очень скучные и без внятного сюжета. К фильмам Тарковского каждый может прийти только сам, своим путём. Тогда эти фильмы могут быть посмотрены и почувствованы. Да, не каждый сможет прийти, очень мало современных дорог ведёт к его фильмам. Мне повезло, я эту дорогу нашел через интерес к фотографии и визуальному искусству.
Спасибо, Андрей!